Все волки Канорры - Страница 48

— Вы полагаете, все это время я занимался темной магией, сам того не замечая?

— Что вы. Я вовсе не это имел в виду. Просто рухнул какой-то мощный барьер, и то, что вы так долго и весьма успешно скрывали от окружающих, даже от таких искушенных, как ваш верный слуга, наконец дало о себе знать. Вы нынче, дорогой мой, как тот омут, в котором какие только утоплики не водятся. Сейчас от вас можно ждать любых сюрпризов, но не думаю, что это имеет прямое отношение к появлению гухурунды в пределах Кассарии. Я настаиваю: чтобы протащить сюда первородного демона, нужно целенаправленно применить огромный заряд силы, коей вы обладаете, но не управляете. Не бывает таких случайностей, поверьте. В мире, если на то пошло, вообще случайностей не бывает.

— А дедушка…

— Наш бесценный Узандаф чрезвычайно привязан к вам, и его сердечная склонность и естественное стремление старшего предка опекать свое дорогое дитя в какой-то момент мешают ему увидеть, что вы гораздо более могущественный чародей, чем он сам даже в годы его величия и славы. Оно и понятно. Он был так велик, так искушен в своем ремесле, что до появления Генсена не встречал равных себе. Ему сложно вообразить в смертном власть и силу большие, чем те, которыми он сам обладал. Да и не ему одному. В какой-то момент вашему дедушке проще объяснить все таинственной книгой…

— Но что же я читал, князь? Скажите мне.

И герцог протянул руку открытой ладонью кверху. Проницательному наблюдателю, коим был Гампакорта, этот жест сказал о переменах, произошедших с владыкой Кассарии, больше, чем многие пространные речи. Прежде Зелг бы непременно поднялся со своего места с намерением лично отправиться за нужной вещью, чуть позже — попросил кого-нибудь принести ее, а теперь даже не сомневался, что его желание будет угадано и моментально исполнено. И действительно, не прошло и минуты, как долговязый морок в темно-синем одеянии подал ему томик на золотом подносе.

Гуго ди Гампакорта с неожиданной нежностью провел ладонью по переплету.

— Удивительно, — произнес он тоном, каким приветствуют старого друга, с которым давно не виделись и по которому очень скучали в разлуке. — Она сохранилась. Быть того не может. Впрочем, пора перестать удивляться тому, что Кассария не устает меня удивлять.

— Ваша? — спросил Зелг.

— Нашей матери. Вот поглядите сюда.

Князь открыл книгу примерно посредине. Пролистал несколько страниц. Молодому некроманту показалось, что они чуть охотнее подчиняются пальцам Гампакорты, словно желая помочь отыскать нужное место.

— Смотрите.

Широкие поля были исписаны косым летящим почерком. Вытянутые в высоту буквы с витиеватыми закорючками, несколько слов торопливо зачеркнуты, сверху написаны другие. Зеленые чернила ничуть не выцвели за минувшие столетия.

— Она очень любила этот роман. Это уж потом, после падения Канорры, века спустя, кто-то пустил слух, что это книга заклинаний. Но на самом деле вы держите в руках величественную и трогательную историю любви и смерти одного из моих далеких предков. Это было еще в те времена, когда владыки Канорры не знались с колдовскими силами и жили как простые смертные. Князь Кантабана вел затяжную войну с соседним княжеством Морней и уже было одержал победу, когда ему предложили заключить брак с Клотиссой да Отей-Морней. То была невыгодная сделка: его армия стояла под стенами Глоссома, и до победы оставались считанные дни, если не часы. Князь Морней предлагал почетный мир вместо неизбежной капитуляции, он сохранял за собой трон и владения вместо того, чтобы отправиться в изгнание, но Кантабана согласился. Всему причиной, всему виной, как вы уже догадались, любовь. Он отозвал войска, подписал мирный договор и остался гостем недавнего врага, положившись на его честь и благородство. Сыграли пышную свадьбу. Три счастливых месяца прожили Клотисса и Кантабана в замке ее отца. Там же, в великой любви, был зачат их сын, Тирнах, первый король-чародей Канорры.

Но супругам не суждено было прожить долгую и счастливую жизнь и вместе дожить до глубокой старости. Едва только свадебный кортеж, следующий в Шудахан, покинул замок Глоссом и въехал в ущелье Адранги, на него напали воины предателя Морнея, который принес в жертву своей мести собственную дочь и ее нерожденное дитя. Кантабана во главе пятидесяти верных рыцарей остался в ущелье, преграждая путь преследователям, а пятьдесят воинов поскакали в Шудахан, увозя с собой величайшую драгоценность Канорры. И говорили, что страшен был крик молодой княгини, больше похожий на вой смертельно раненой волчицы, нежели на слезы слабой женщины.

— Его убили, — скорее не спросил, а утвердил Зелг. Почему-то в таких романах благородный герой всегда погибал во имя любви, каким бы несправедливым это ни казалось. В детстве, читая подобные книги, герцог всегда надеялся, что случится чудо, и кто-нибудь придет на помощь отважному воину, но чуда не происходило даже в вымышленных историях. А уж если речь шла о реальных событиях, можно было с уверенностью ставить сто к одному, что герой падет от руки предателя или погибнет, окруженный сотней врагов, или еще что-то случится, но только он обречен. Зелг никогда не понимал эту жестокую и беспощадную логику судьбы: почему, если ты добр, благороден, отважен и честен, ты непременно проиграешь. И пускай потом о тебе станут слагать легенды, пускай ты будешь примером и образцом для подражания, но какое же это слабое утешение, какая неравноценная замена непрожитой жизни, утраченной любви, несостоявшегося счастья.