Все волки Канорры - Страница 18

Молчание.

— Ну и ладно, — в господине Папате снова заговорил краб, оскорбленный в своих лучших чувствах. — Молчи, сколько хочешь. Так даже лучше. Ничто не мешает думать. А я сейчас, между прочим, стану думать о том, как мало, по сути, нам известно о семье одного из самых известных минотавров обитаемого мира, и как много противоречий в тех деталях, в которые мы, якобы, посвящены. Я составлю вопросник с пунктами, которые необходимо уточнить у самого Такангора. Желательно, конечно, у его маменьки, но те немногие слухи, которые дошли до нас, позволяют утверждать, что к ней лучше с неудобными вопросами не соваться.

Молчание.

Краб подумал, что в море этих актиний — просто завались. Вот возьмет и посадит на панцирь какую-нибудь другую, еще красивее и пышнее. Но это он громко подумал. А очень тихо, как бы совсем про себя, подумал, что, может, никакой другой актинии в его жизни не будет, и ему стало страшно.

Господин Папата умакнул перо в чернильницу и принялся аккуратно-аккуратно выводить заглавную букву «В» на чистом листе пергамента. Только что он не успевал запомнить все важные мысли, которые теснились у него в голове, на территории, не занятой внутренним голосом. Теперь место явно освободилось, мыслям должно было стать просторно, но они будто исчезли вообще. Странно. Думать совсем не получалось. И потому библиотекарь испытал невероятное облегчение, когда запыхавшийся лакей передал ему настоятельную просьбу графа да Унара как можно скорее почтить его присутствием в здании Тайной Службы по вопросу, который наверняка заинтересует и самого господина Папату.

* * *

Сначала собака не любит кошку, а аргументы подыскивают потом

«Пшекруй»

Король Гриома Килгаллен, прозванный Трехглазым за редкостную проницательность, все тридцать шесть лет своей жизни горячо и самозабвенно ненавидел Тиронгу и ее великих королей. Если для Юлейна взятие Геленвара войсками Нумилия Второго Кровавого было всего лишь сюжетом мрачного громоздкого полотна, не столько украшавшего, сколько портившего стену его кабинета, а ужас знатных дам, изображенных на картине — демонстрацией не слишком высокого мастерства живописца, то Килгаллен воспринимал это событие как личное горе. Он был еще очень мал, но отлично помнил, какой переполох царил во дворце в дни того жестокого разгрома; он вырос, слушая перед сном не волшебные бабушкины сказки, а обстоятельные отчеты воспитателя с подробным разбором ошибок, совершенных военачальниками его отца в ходе того грандиозного сражения. С детских лет гриомский принц не любил шумные компании сверстников, беззаботные развлечения, карнавалы, выступления шутов и акробатов. Он полагал эти занятия пустой тратой времени и, охотно оставаясь в одиночестве, проводил свой досуг в сладких мечтаниях. Так же, как и Юлейн, он грезил о военных походах и неувядающих лаврах великого полководца. Но если романтичный король Тиронги воображал поход вообще, не куда-то конкретно, а за подвигами и славой и непременно на древнеступе, то Килгаллен точно знал, в какую сторону укажет его грозный меч, а вот цвет коня и модель доспехов значения не имели. Он в подробностях представлял себя во главе победоносного войска, стоящего под стенами Булли-Толли, и белый флаг, взмывший над неприступными красными башнями, и курганы, наваленные из тел поверженных врагов, и огромный ключ от столицы, поднесенный на лазурной подушечке, шитой золотом. Судьба переменчива, думал он, в тот раз победили тиронгийцы, но в следующий непременно победим мы.

Однако отец и воспитатель, а позже — лорды и советники доходчиво объяснили ему всю тщетность его надежд. То, что Нумилий согласился с условиями мирного договора и не предал Геленвар огню и мечу, свидетельствует не столько о слабости Тиронги, сколько о благоразумии и дальновидности ее правителя. Армия под командованием Ангуса да Галармона вполне могла бы разгромить войска Гриома наголову, и только непомерно большой выкуп — несусветное количество золота, драгоценностей и три богатых провинции — склонили Гахагуна к миру и дружбе с северным соседом. Позже, когда Килгаллен достиг совершеннолетия и был официально объявлен наследником и преемником трона, ему рассказали о судьбе его кузена Амброзия, отправленного в Тиронгу с тайной миссией и завербованного неким троллем-сержантом во вражескую армию. История, в сущности довольно анекдотичная, лишь усугубила ненависть молодого принца. И он дал себе клятву, что не умрет, пока не отомстит Нумилию Кровавому или его потомкам. И пускай сейчас Тиронга настолько богаче и могущественнее, что объявлять новую войну — чистое самоубийство, Гриом едва оправился от последствий предыдущей, — но он верил, что наступит день, когда все переменится. И в ожидании этого великого дня растил и лелеял свою ненависть, как добрый садовник годами взращивает свой сад, надеясь однажды получить великолепные плоды.

Десять лет назад, хмурым апрельским утром — ему тогда исполнилось двадцать восемь — Килгаллен услышал от лорда-канцлера «Король умер! Да здравствует король!». Его отец процарствовал неполных двадцать лет, и его правление нельзя было назвать чересчур удачным или благополучным. Он начал три войны, и три проиграл. До последнего дня он верил, что эти катастрофические поражения — злонамеренный выверт судьбы, и повернись фортуна к нему лицом, он стал бы триумфатором. Гриомский монарх страшно удивился бы, если бы кто-то намекнул ему, что в поражении есть немалая толика его собственной вины. Король Алмерик принадлежал к породе людей действия и довольно редко задумывался о дне грядущем. Он полагал, что каждый имеет право на ошибку, и забывал, что каждый также имеет право на последствия этих ошибок. Так что вместе с печалью по ушедшему родителю Килгаллен ощутил и некоторое облегчение, ибо он собирался править своей страной совершенно иначе.