Все волки Канорры - Страница 170

170

Маменька назидала, и он с ней полностью соглашался, что правила приличия негоже нарушать ни при каких обстоятельствах, ибо ты соблюдаешь их не для кого-то чужого и незнакомого, и даже не для знакомого и близкого, а исключительно для себя самого.

Если вы решили убить человека, ничего не стоит быть вежливым

Уинстон Черчилль

Историки до сих пор спорят, что больше испугало захватчиков — бодрое приветствие прославленного генерала или то, что к тому моменту, когда он закончил эту короткую фразу, за его спиной уже выстроились Лилипупс с бормотайкой, Прикопс с Граблями Ужаса, Альгерс с Моргенштерном Приятной Неразберихи, Кехертус с дядей Гигапонтом и неправильными глаголами, Гампакорта с Борромелем в новых серебряных подковах, Ас-Купос со своим набором колюще-режущих предметов и Думгар с осуждающим взглядом — в обрамлении бурфиков пестроцветных.

Нападающие попятились, а когда из-под локтя Такангора вынырнула стайка свирепых коротышек в красных фартуках и обвела толпу нехорошим взглядом исподлобья, здесь началось то, что только болезненно деликатный комментатор назвал бы организованным отступлением. (Еще раз отдадим должное тому, как тонко разбирался в психологии славный минотавр — он пообещал таксидермистам неограниченное количество поделочного материала для восстановления коллекции, и они с энтузиазмом принялись за работу).

Затем послышались дивные звуки и, довольно бесцеремонно протиснувшись между Альгерсом и Прикопсом, на равнину вывалились замешкавшиеся где-то в портале Бумсик, Хрюмсик и Косматос в предвкушении забав и веселья. При виде зверушек кони нападавших дружно встали на дыбы, молотя воздух передними копытами и издавая испуганное ржание; люди заголосили на разный манер; а один из тифантийских тяжелых пехотинцев издал внезапно такой протяжный дикий вой, что князь Гампакорта принялся внимательно вглядываться в его лицо и принюхиваться, пытаясь признать в нем тайного оборотня. Как мы уже упоминали, когда князь принюхивался, его красивое величавое лицо невольно приобретало те специфические черты, которые позволяют безошибочно узнать тварь Бэхитехвальда в многолюдной толпе, и несчастный пехотинец следующим истошным воплем превзошел сам себя.

Этот душераздирающий крик, пронесся по равнине, не оставив равнодушными его товарищей по оружию, и достиг вершины холма, на котором стояли командующие вторжением.

— Любопытное у вас, однако, представление о легкой загородной прогулке, — сказал Килгаллен, вызывающе глядя на лорда Саразина, который несколько дней назад обещал ему, что по сравнению с этой военной кампанией загородная прогулка покажется королю Гриома сложным и утомительным мероприятием.

Лорд с трудом подавил желание укусить Трехглазого за нос.

— Кто же знал, что ваши солдаты такие впечатлительные, — парировал он.

— И чем же это они так впечатлены?

— Полагаю, Зелг Кассарийский показал им какой-то незамысловатый фокус, а они взволновались. Если бы там находились мои рыцари, вы бы не услышали ни единого звука. Ну, разве что — боевой клич.

— Так почему же ваши рыцари до сих пор не там?

— Всему свое время, ваше величество, — ответил командор, стараясь придать своему голосу хоть сколько-нибудь почтительности.

В общем, это уже было неважно, осталось продержаться всего день или два, но опыт подсказывал ему, что в данных обстоятельствах — это огромный срок, и зря рисковать не стоит.

— И где ваши хваленые минотавры? — капризно спросил Тукумос, который всегда подражал Килгаллену, хотя и не всегда удачно.

Лорд Саразин промолчал: если человек не понимает, что панцирная пехота минотавров — это десерт, а не легкая закуска, именно сейчас, во время битвы, объяснять это некогда, да и незачем. Командора гораздо больше волновало то, что происходило сию минуту возле колдовской пирамиды. Он непочтительно забрал из рук оторопевшего Ройгенона глядельный выкрутас и принялся рассматривать равнину. То, что он увидел, его не порадовало. Это зрелище вообще никогда и никого не радовало, кроме мадам Мумезы.

Исторгнув у ближайших к нему людей несколько дополнительных воплей и один визг, исполненный так, что за него не стыдно было бы даже пупазифе, которой прищемили хвост дверью, из восточного портала появился во всей своей нерукотворной красе Намора Безобразный.

Питая к нему вполне заслуженную симпатию, военный корреспондент Кассарии, а также его собратья по перу — летописцы и хроникеры — отдают должное его административным и военным талантам; много и задушевно пишут о его нежной любви к мадам Мумезе; о том, какой он верный друг и надежный соратник; подробно распинаются о его выдающейся коллекции фаянсовых свинок; но лишь вскользь упоминают о выдающейся внешности своего героя. Их можно понять, они к нему привыкли; к тому же (и кто упрекнет их за это) они убеждены, что для великого мужа внешность — дело второстепенное. Но, видимо, воины Ройгенона и Килгаллена думали иначе. Легендарный адский генерал, повелитель экоев, Неумолимый Мститель, князь Намора Безобразный произвел на них неизгладимое впечатление одним только своим видом. А уж когда он распахнул огромные крылья цвета зимней ночи, и на людей дохнуло каким-то неестественным, могильным холодом, они кинулись врассыпную. Их нельзя обвинять в трусости, они просто желали встретиться с врагом того же происхождения, что они сами. Ведь это вполне логично, чтобы люди воевали с людьми, а с исчадиями — тот, кто хвалится, что уложит демона одной правой.

170